120 дней Содома - Страница 35


К оглавлению

35

«У мадам Герэн была девица лет тридцати, немного полноватая, но особенно белокожая и свежая. Ее называли Авророй; у нее был прелестный рот, прекрасные зубы и сладострастный язык; кто бы мог подумать, что, то ли из-за недостатка воспитания, то ли по причине слабости желудка, этот восхитительный рот имел несчастие извергать каждый миг ужасное количество зловонного духа; когда она пересдала, порой в течение часа без остановки рыгала да так, что могла бы заставить крутиться мельницу. Но, верно говорят, что не существует недостатка, на который не найдется любителя; красивая девица именно по этой причине имела одного из самых страстных поклонников. Это был мудрый и серьезный ученый, доктор из Сорбонны, который, устав понапрасну доказывать существование Бога в школе, порой приходил в бордель – самолично убедиться в существовании его творения. Он предупреждал о визите заранее, и в этот день Аврора наедалась до отвала. Заинтересовавшись этим благочестивым свиданием, я припала к отверстию; вот мои любовники оказываются вместе, и после скольких предварительных ласк, я вижу, как наш ритор нежно усаживает свою дорогую подругу на стул, садится напротив и, вложив ей в руки свои реликвии, пребывающие в самом плачевном состоянии, говорит: «Действуйте, действуйте же, моя красная крошка: вы знаете средства, чтобы вывести меня из этого состояния апатии; возьмите же их поскорее, умоляю вас, я так тороплюсь насладиться». Аврора одной рукой берется за вялое орудие доктора, а другой хватает его голову и припадает к ней своим ртом; и вот уже она выдыхает ему прямо в рот около шестидесяти отрыжек одну за другой. Невозможно описать экстаз служителя Бога. Он был на небесах, он вдыхал, глотал все, что посылалось ему; казалось, он придет в отчаяние, если потеряет хотя бы одно легкое дыхание; тем временем его руки шарили по груди и нижним юбкам моей товарки. Но эти прикосновения были лишь мимолетными; единственным и главным объектом был рот, который он осыпал вдохами. Наконец, его инструмент, раздутый от сладострастных ласк, которые он испытывал от этой церемонии, разряжается в руку моей товарки, и он удаляется, говоря, что никогда в жизни не знал такого наслаждения.

Один еще более странный человек некоторое время спустя потребовал от меня совершить нечто особенное, о чем никак нельзя умолчать. Госпожа Герэн в тот день заставила меня есть силой также обильно, как несколькими днями раньше за обедом ела моя подруга. Она позаботилась о том, чтобы мне подали то, что, как она знала, нравилось мне больше всего на свете, и, предупредив меня, когда я выходила из-за стола, обо всем, что было необходимо делать с тем старым развратником, с которым собиралась меня свести, заставила проглотить три рвотных порошка, растворенных в стакане теплой воды. Распутник приходит: это был завсегдатай борделя, которого я уже много раз видела у нас, не слишком интересуясь, зачем он приходил. Он обнимает меня, засовывает грязный и отвратительный язык мне в рот, который вот-вот ответит рвотным действием на это зловоние. Видя, как спазм скручивает мне желудок, он приходит в экстаз: «Смелее, крошка, смелее, – кричит он. – Я не упущу ни одной капли этого». Заранее предупрежденная о том, что надо было делать, я усаживаю его на канапе и наклоняю его голову на самый край. Его ляжки разведены; я расстегиваю ему штаны, достаю оттуда короткий и вялый инструмент, который не предвещает никакой эрекции, трясу его; он открывает рот. Напрягая его член и принимая при этим прикосновения его похотливых рук, шарящих по моим ягодицам, я извергаю ему в рот, под действием рвотного порошка, весь непереваренный желудком обед. Наш герой – на небесах, он впадает в экстаз, он глотает, он сам ищет на моих губах нечистое извержение, которое опьяняет его, он не теряет ни одной капли, а когда решает, что действие скоро прекратится, Снова вызывает его, щекоча мне рот своим языком; его член, который, судя по всему, распаляется лишь от подобных гнусностей, раздувается, встает и оставляет, плача, под моими пальцами несомненное доказательство того, какое впечатление производит на него эта грязь.»

«Ах! Черт подери, – говорит Кюрваль, – какая прелестная Страсть! Можно было бы сделать ее более утонченной?» – «Но Как?» – спрашивает Дюрсе прерывающимся похотливыми вздохами голосом. – «Как? – говорит Кюрваль. – Да, черт возьми, путем выбора девиц и блюд.» «Девицы… А я понял, ты хотел бы иметь там какую-нибудь вроде Фаншон…» – «Ну да, конечно.» – «А какие блюда?» – продолжал расспрашивать Дюрсе, которому Аделаида терла пушку. – «Какие блюда? – переспросил Председатель. – Да, три тысячи чертей, я заставлю ее вернуть мне то, что я незадолго до этого передам ей таким же способом». «То есть, – подхватил финансист, совершенно теряя голову, – означает: то, что ты ей вывалишь в рот, она должна проглотить, а потом вернуть это тебе?» – «Именно так». И оба бросились но своим кабинетам; Председатель – с Фаншон, Огюстин и Зеламир, а Дюрсе – с Ла Дегранж, Розеттой и «Струей-в-Небо». Все вынуждены были ждать около получаса, чтобы продолжить рассказы Дюкло. Наконец они снова появились. «Ты наделал непристойностей?» – сказал Герцог Кюрвалю, который вернулся первым. «Да, немного, – отвечал Председатель, – именно в этом состоит счастье жизни; что касается меня, то я оцениваю сладострастие только по самому грязному и отвратительному что в нем есть». «Но, по крайней мере, пролили ли вы сперму». – «Об этом не может быть и речи, – сказал Председатель, – или ты считаешь, что все похожи на тебя и у всех есть достаточно спермы, чтобы проливать ее каждую минуту? Пусть эти усилия останутся за тобой и за такими могучими чемпионами, как Дюрсе», – продолжил он, видя, как возвращается Дюрсе, едва держась на ногах от истощения. – «Это верно, – сказал финансист, – я не смог удержаться. Эта Ла Дегранж – такая гнусная в словах и в поведении, она так доступна во всем, что хотят от нес…» – «Дюкло, – сказал Герцог, – продолжайте, поскольку, если мы не прервем его, этот нескромник, пожалуй, расскажет нам все, что он сделал, не задумываясь о том, насколько ужасно хвастаться теми милостями, которые получаешь от хорошенькой женщины.» И Дюкло, подчиняясь его словам, так продолжила свою историю:

35