120 дней Содома - Страница 75

Шутка за завтраком оживила беседу за обедом и заставила мечтать в том же жанре о вещах, о которых мы, может быть, еще поговорим позднее. Перешли в кофейню, где прислуживали четыре объекта одного возраста: Зельмир, Огюстин, Зефир и Адонис, всем им было по четырнадцать лет. Герцог схватил Огюстин за бедра, щекоча ей задний проход. Кюрваль то же сделал с Зельмирой, Епископ – с Зефиром, а финансист разрядился Адонису в рот. Огюстин сказала о том, что ждала, что ей разрешат сделать ре-большому, да не сможет: она была одной из тех, над кем испытывали старый метод по расстройству пищеварения. Кюрваль в то же мгновение протянул свой клюв, и очаровательная девушка положила большой кусок кала, который Председатель съел в три приема, выдав после этого огромную струю спермы.

«Ну вот, – сказал он Герцогу, – вы теперь видите, что эксцессы ночи не имеют связи с удовольствиями дня. А вы отстаете, господин Герцог!»

«За мной дело не станет», – ответил тот, кому Зельмир в это время спешно оказывала ту же услугу, что Огюстин – Кюрвалю. В то же мгновение Герцог издал крик, проглотил кал и разрядился, как бешеный.

«Ну, хватит, – сказал Епископ. – Пусть хотя бы двое из нас сохранят силы для рассказа.»

Дюрсе согласился с ним. И все разместились в салоне, где пригожая Дюкло возобновила в следующих словах свою яркую и сладострастную историю:

«Не знаю, право, господа, как это возможно, – начала красавица, – но в мире есть люди, у которых разврат настолько отяготил сердце и притупил все чувства и понятия чести и разума, что их интересует и забавляет лишь то, что связано с. разрушением или унижением других. Можно сказать, что их удовольствие находится только в сфере бесчестья, что радость существует для них лишь там, где есть разврат и позор. В том, что я вам сегодня расскажу, господа, доказательства моего утверждения; и не ссылайтесь на главенство физических инстинктов! Я знаю, конечно, что они существуют, но будьте уверены, что инстинкт побеждает лишь в том случае, если готовит моральное чувство.

Ко мне часто приходил один господин, имени которого я не знала – знала лишь, что он человек с состоянием. Ему было совершенно безразлично, какую женщину я ему предлагаю, красивую или уродливую, старую или молодую, ему важно было лишь, чтобы она хорошо играла свою роль. А эта роль заключалась в следующем: он приходил обычно утром, входил как бы случайно в комнату, где находилась женщина в кровати; платье ее было поднято до середины живота и она лежала в такой позе, как будто бы ее ласкает мужчина. Как только женщина видит, что клиент вошел, она, как бы застигнутая врасплох, вскакивает с постели и кричит: Да как ты посмел сюда войти, грязный развратник? Кто тебе дал право меня беспокоить?» Он извиняется, она его не слушает, обшивает на него ряд грубых оскорблений, колотит его кулаками, бьет ногой в зад. Он же не спасается от ударов, а даже старается подставить под них свой зад, хотя делает при этом вид, что хочет убежать. Она усиливает атаку, он просит пощады. Когда он чувствовал себя достаточно возбужденным, он доставал из штанин свою пушку, которая была до этого тщательно застегнута на все пуговицы, легонько ударял три-четыре раза по ней кулаком и разряжался, спасаясь от атаки, под градом оскорблений и ударов.

Второй гость, более крепкий или более привычный к такого рода упражнениям, привлекал к операции грузчика или носильщика, который якобы считал деньги. Клиент входил, крадучись, как бы случайно, а грузчик кричал, что он вор и хочет украсть его деньги. С этого момента на клиента сыпались удары и ругательства с той лишь разницей, что этот господин, держа штаны спущенными, хотел получать все удары по голому заду. Требовалось также, чтобы у грузчика на ногах были башмаки с железными подковами, вымазанными грязью. В момент разрядки клиент не исчезал украдкой. Он лежал навзничь на полу, сотрясаясь от конвульсий. Ударов грузчика он совсем не боялся, а в последний момент перед разрядкой выкрикивал грязные ругательства, кричал, что умираем от наслаждения. Чем уродливее и грязнее был грузчик, которого я привлекала, чем он был грубее, чем тяжелее были его башмаки, тем большее вожделение испытывал клиент. Все эти прихоти я должна была с большой тщательностью учитывать.

Третий желал очутиться в помещении, когда два мужчины, специально для этого нанятые, затевали там драку. Его втягивали, он просил пощады, бросался на колени, но его не слушали. Один из двух мужчин набрасывался на него, избивая тростью и подталкивая к комнате, приготовленной, заранее, куда он и спасался. Там его принимала девица, утешала и ласкала, как ласкают обиженного ребенка. Потом она поднимала свои юбки, показывала зад и развратник разряжался.

Четвертый требовал подобных же церемоний, но как только удары тростью сыпались ему на спину, он начинал тереть свой хобот на глазах у всех. Как только он достаточно возбуждался и тот стоял, открывали окно и выбрасывали его на заранее приготовленное сено. Он разряжался, когда был в полете! Больше его не видели: он исчезал через дверь, ключ от которой имел при себе.

Пятый клиент был якобы застигнут в постели с девицей в момент, когда целовал ей зад. Мужчина, нанятый мною на роль оскорбленного любовника, кричал, что тот не имеет права ласкать его любовницу, вынимал шпагу и приказывал ему защищаться. Миш клиент просил прощения, бросался на колени, целовал землю, ноги своего соперника, уверяя, что тот может забрать свою любовницу обратно, что не хочет сражаться из-за женщин. «Любовник», все более распаляясь, кричал, что изрубит его на куски. Чем свирепее он становился, тем больше унижался клиент. Наконец, «любовник» говорил: «Я тебя прощаю. Но за это ты должен поцеловать мне зад.» – «О, я зацелую его даже измазанным в дерьме» – кричал в восторге пациент. Целуя подставленный ему зад, он разряжался, рыдая от наслаждения.»